Со знакомым врачом мы договорились, что рожать я буду 5-го ноября. Поэтому, когда все началось на 3 дня раньше установленного срока, я оказалась совершенно растерянной и неподготовленной. Дело в том, что, будучи личностями достаточно творческими, с богатой фантазией, ни Саша, ни я, со своим внушительным животом, все никак не могли поверить, что у нас действительно будет ребенок. Заходя в магазин с детскими вещами, мы впадали в какой-то неловкий ступор, не в состоянии представить, что эти совершенно инопланетные на вид предметы, должны скоро стать составляющей частью нашей жизни. Решили: будем следовать прабабушкиной суеверной традиции и до родов не станем ничего покупать. Врачебный авторитет оставался в моих глазах незыблемым, я свято верила, что мой ребенок появится на свет четко в назначенный день, едва моя нога переступит порог родильного заведения.

На деле все оказалось немножко иначе.

2 ноября я проснулась с легкой тянущей болью в пояснице. Утром я отправилась в ближайший магазин за минеральной водой, но мне пришлось вернуться домой из-за внезапного спазма внизу живота. "Может, сегодня?"- испуганно предположил Саша перед уходом на работу.

Роды начались с колоссального выброса адреналина и панического ужаса, граничащего с помешательством.

Была у нас газовая колонка, даже не колонка, а Дьявольский Аппарат, который на включение крана горячей воды реагировал жутким взрывом, от которого звенели в окнах стекла, а душа уходила в пятки. Но это еще не все - если, не дай Бог, выключить кран с горячей водой, то адское пламя не гасло, а продолжало бушевать до тех пор, пока, давление кипящей в трубах воды не пересилило бы плотность металла, и… Так вот, мы с Сашей привыкли никогда не выключать воду, пока работает колонка. А мама моя, приехавшая из далекого Таллинна специально ко дню пополнения семейства, этого не знала. Мы мирно болтали на кухне, занимаясь приготовлениям обеда, и внезапно колонка злобно зашипела и затряслась в агонии, чем повергла меня в состояние такого панического ужаса, что буквально через несколько минут после того, как газ был перекрыт и включена вода - я ощутила, как в недрах моих что-то сдвинулось.

Но какой же была моя радость при виде долгожданных, неприглядно коричневых пятен на штанах! Я буквально тряслась от восторга - бегала то в ванную, то на кухню, то в комнату, и кричала: "Ура! Я буду рожать!"

Просто было такое чувство, что моя беременность не закончится никогда. К тому же не хотелось подводить маму - она приехала в отпуск, из самой Эстонии, всего на 28 дней, специально к внуку, а он еще во мне сидит...

Ничего не соображая от радости, я вызвала "Скорую" и Сашу. Последний примчался меньше, чем за 5 минут и совершенно не знал, что делать и чем заняться. Мы с мамой тоже не знали. Я скакала по квартире, в спущенных по щиколотки штанах, пытаясь вспомнить хоть отдаленное содержание заветного списка на стенке в приемном покое. Сказала, что из больницы позвоню и скажу, что мне нужно принести.

Мама осталась дома, а мы с Сашей выскочили на лестницу, где столкнулись с врачами из "Скорой".

- Это вы рожаете? - и недоверчиво так посмотрели...
- Я! - с радостью ответила я.
- Ну а что у вас там... боли, воды отошли?

Говорить на столь ответственную тему на лестничной клетке было неудобно, и мы поднялись обратно в квартиру. Мама удивилась.

- У меня кровь! - торжественно ответила я.
- Много крови? Со слизью?- с надеждой спросили медики.
- Крови мало, как в последний день месячных, - и посмотрела на них жалобно, чтобы не передумали меня увозить рожать. Я даже испытывала определенную неловкость.
- Ну, поехали, - сказал врач, казалось, расстроенный отсутствием вод, болей и прочих весомых атрибутов начавшегося родоразрешения.

И вот мы едем в карете "Скорой помощи". Я пытаюсь внушить себе, что у меня что-то болит - но тщетно. Саша сидит совершенно огорошенный. Будто его самого только что родили. Врач улыбается, а я болтаю без умолку, потому что страшно нервничаю. В больнице меня оформляла уже знакомая санитарка, послушали сердцебиение малыша и начали заполнять больничную карту. Стало быть, берут. Потом меня на кресле посмотрела врач, женщина, неожиданно красивая и добрая, и как-то так просто сказала: "Голова низко, сегодня ночью будем рожать".

Попрощавшись с Сашей и отдав ему пакет со своей верхней одеждой, я отправилась на 5-й этаж в отделение ЭГП, где лежала на сохранении месяц назад. Поскольку никаких особых ощущений я не испытывала, ничто не помешало мне спокойно застелить свою койку, быстренько перезнакомиться со всеми лежащими на сохранении беременными и со спокойной душей заняться рукоделием. Предчувствуя дни безделья в ожидании родов, я взяла с собой свое лоскутное одеяло, кусочки ткани и иголку с нитками (оставив дома кучу действительно необходимых вещей).

Когда стемнело, я обратила внимание на ноющее чувство внизу живота, как бывает при месячных, и некоторую регулярность схваткообразных болей в пояснице. Вся палата с интересом и завистью наблюдала за моими ощущениями, о которых я радостно докладывала всем, кто попадал в поле зрения. Дело в том, что женщины, устроившиеся в больницу "заранее", переживают колоссальные муки ожидания, так как больница никаких развлечений, кроме собственно родов, предоставить не может - и вот слоняются они неделями по больничным коридорам. Большие, унылые, и, просыпаясь утром, они говорят себе: "Ну все, уже сегодня", а роды так и не наступают. И вот теперь, все, кто попал в отделение с аналогичными симптомами, как у меня, рассказывали, что сидят здесь уже по 2 недели - и никакого толку.

Совсем недовольная такой перспективой (палата на 6 человек, условия, мягко говоря, так себе...) я решила во что бы то ни стало разродиться как можно скорее.

Представьте это зрелище - в ярко розовом халате, в теплых носках и в тапочках, придерживая свой огромный живот, я гуляю по больничной лестнице. Пять этажей вниз, и не спеша, вальяжно так, наверх. Сначала, никто из снующих туда-сюда врачей не обращал на меня внимания, но потом, после очередного столкновения, глядели с любопытством и иронией. "Шо ж ты, дытя, усе ходыш?" - наконец спросила пожилая санитарка. Я попыталась ей объяснить, что подобным образом надеюсь ускорить, или, вернее, задать ритм своему грядущему родоразрешению: "Бо вже надойив цей живот", но она, вместо того, что бы разделить мой спортивный энтузиазм, лишь недоверчиво покачала головой.

Результат не заставил себя ждать.

Когда схватки (приступы боли в животе) стали более или менее заметными (но вполне терпимыми, как во время месячных), и повторялись каждые 3 минуты (вся палата, затаив дыхание, замеряла по часам) - я пошла в коридор в поисках какого-нибудь врача, с требованием: "Ну-ка, ну-ка, кто тут будет меня родоразрешать?" Беременные, к этому времени подогретые моей веселой болтовней, держась за животы, взорвались смехом. Мне потом рассказали, что этой фразой я прославилась на все отделение.

За окном была ночь, ласково горели огни на Севастопольской площади, струились машины в вечернем потоке, загадочно поблескивал мокрый асфальт, народ ел в Макдональдсе, а я, веселая, в азартном предвкушении, сидела на гинекологическом кресле в смотровой.

"Ну так что, я, наконец, рожаю?"

Женщина-врач, пообещавшая мне сегодняшние роды, посмотрела на меня строго и с упреком: "Значит так, приготовься, что будет очень больно. Ужасно больно. И никакое обезболивающее тебе не поможет. Так что соберись".

Кто-то другой, услышав подобное из уст врача, возможно, и сдрейфил бы, но меня, по правде сказать, распирало такое чудовищное любопытство, что страшные слова были просто не восприняты.

"Не будет", - весело ответила я.

Через мгновение, случилось что-то ужасное и неожиданное, у меня помутнело в глазах и на секунду захотелось исчезнуть отсюда, отменить роды и очнуться дома на диване и без живота.

"Сейчас шейку матки растянем немножко, чтобы тебе помочь".

Я притихла, решив, что больнее этого, в моей жизни больше все равно никогда ничего не будет.

Девчонки в палате стали снаряжать меня на роды. Постепенно мы переместились в буфет, и разноцветной пузатой стайкой сидели за столиком. Меня поили сладким чаем с лимончиком и говорили, что все будет хорошо. Меня потрясла искренность их пожеланий. Такое количество малознакомых людей мне еще никогда не желало столько добра.

Пару раз к нам приходила врач, чтобы поторопить меня, и, видя такую идиллию, с трудом сдерживала улыбку и с мнимой строгостью закатывала глаза.

Наконец, отправили на пост к медсестре мерить давление. Она внимательно посмотрела на меня и спросила: "Вы нервничаете?" Я ответила, что конечно да, как тут не нервничать. Давление было 200/160. Притом, что чувствовала я себя более чем сносно. От этого мне смешно смотреть американские триллеры, где врачи в синих халатах суетятся вокруг роженицы и кричат что-то типа: "Давление 160/130, мы теряем ее!"

Когда сказали: "Идем делать клизму", я поняла, что процесс, наконец, пошел. Клизму мне никогда в моей сознательной жизни не делали, и из туалета я вышла с чувством, что все самое страшное позади.

Боль в животе становилась все противнее. Уже появилось желание лечь где-нибудь в тишине, свернуться калачиком и спокойно все переждать.

Но любопытство не давало раскиснуть. События разворачивались и впрямь интересные - мне дали казенную ночнушку с вырезом до пупа и халатик, неопределенного сероватого цвета. Я собрала свои вещи в пакеты, которые мне сказали оставить на кровати, и меня повели рожать. Это было как-то до смешного просто - своими ногами, прогулочным шагом, в компании двух болтающих медсестер.

Родильный блок находится на 2-м этаже, в крыле, между прочим, прямо над входом, где толкаются ничего не подозревающие посетители. Заходишь, и - аж дух захватывает от мысли, что это и есть та самая святая святых, где появляются дети. Действительность, впрочем, оказалась весьма блеклой. Длинный коридор, полумрак, каталка под стенкой, несколько дверей и тишина. Меня завели в не очень большую комнату с коричневым кафельным полом в белесых разводах от хлорки и с белыми кафельными стенами. Посередине стояло жуткого вида приспособление, явно очень древнее на вид, застеленное рыжей клеенкой в непонятных пятнах. Когда я, под взглядами трех пар врачебных глаз, залезла на это кресло пыток, выяснилось, что я забыла снять свои теплые шерстяные носки с пальчиками. Зрелище было, наверное, смешное. Носки сняли и отдали медсестре. Потом неприветливый врач сделал со мной что-то, и я почувствовала, как из меня хлынула горячая жидкость. Никакой боли я не испытывала. Врачи тем временем разбирались друг с другом, когда я буду рожать - сегодня или уже завтра утром. Неприветливый врач сказал, как отрезал, что сегодня.

Мне дали ворох коричневых тряпочек и сказали, что течь будет из меня все время. Я была довольна и расслаблена. Этого момента я ждала слишком долго, чтобы теперь пугаться и расстраиваться.

Но вместо того, что бы начать рожать, меня повели по коридору в палату. Там было две широких койки, застеленных клеенками. Рядом лежала молодая женщина с лицом… пепельным, это еще не тот цвет, чтобы описать… она выглядела ужасно. Я тихо спросила, как у нее дела. Она ответила дрожащим голосом, что зовут ее Лиля, и что ей будут делать кесарево.

"Ну, тогда у тебя все будет хорошо!"

Я лежала, и меня почему-то трясло, как в ознобе, казалось, что я страшно волнуюсь, как бывает перед ответственной встречей.

Тем временем, мой живот подключили к прибору, измеряющему сердечный тон малыша. Эти минуты я буду помнить всю жизнь - яркий свет, больничные стены, жар, озноб, боль и окно, за которым так уютно, так спокойно горят больничные огни, а комната заполнена клокотанием сердечка моего ребенка, будто табун маленьких лошадок… бейся, бейся... все будет хорошо.

Я пыталась отвлечься и придумывала стихи, что-то типа:

"Нам было неуютно друг в друге:
свернувшись в испуге,
мы ждали новую жизнь"...

Через какое-то время пришла акушерка с добрыми глазами и сказала, что сейчас поставит мне капельницу, через катетер.

Катетер - это длинная толстая игла, которая примерно на 5 см. вводится в вену. Проблема состояла в том, что в стандартном месте, на локтевом сгибе, у меня какая-то кривая, неподходящая вена, и, исколов меня раз 10, акушерка воткнула этот ужас мне в запястье, причем с внешней стороны, где обычно носят часы. К этому моменту, должна признаться, было настолько больно, что все вышеперечисленные манипуляции не принесли особых страданий.

Я думала, что в капельнице обезболивающее. Наивная! Через пару минут схватки стали настолько сильными, что все мое веселенькое настроеньице куда-то пропало, и даже лежать просто так, с закрытыми глазами становилось все сложнее. Появились тревожные мысли и растерянность типа: "Алле, товарищи, мы же так не договаривались!" Если бы меня пытали, то я бы в этот момент выдала все государственные тайны, все партизанские секреты, не пожалев ни пионеров-героев, ни старых рецидивистов! Единственным спасением было расслабление. Нет, конечно, при такой дикой боли это слово звучит просто смешно, но я имею в виду вот что: обычно боль является сигналом. Мы привыкли отвечать на сигнал каким-то действием, и чем сильнее боль, тем сильнее жажда что-то сделать, что бы избавиться от нее, например, впиться пальцами в спинку кровати или попытаться разодрать простыню. Я отлично понимаю, почему некоторых женщин приходится держать во время схваток - потому что от боли хочется бежать! Я пыталась внушить себе, что я - это не я, и то, что сейчас происходит со мной - на самом деле не со мной, и главное - как-нибудь закончится. О том, когда именно это произойдет, я думать боялась, так как дополнительное ожидание конца боли может сделать все еще мучительней.

Чем дальше - тем больнее. Лилю увезли куда-то на каталке, а я лежала с закрытыми глазами, в каком-то паническом ступоре, с одной единственной мыслью: "Я ничего не могу с этим поделать". Я пыталась абстрагироваться, думать о том, что каких-то пару часов назад мне было совсем не больно, так же не больно, как этой акушерке, врачам и вообще, всему белому свету. И уже завтра, в это же самое время, мне будет тоже не больно, я буду нянчить своего ребенка, и все останется позади. Стонать было еще больнее. Единственным облегчением оказалось просто очень глубокое частое дыхание, как подсказала врач. Когда с меня сняли прибор, измеряющий сердцебиение ребенка, я легла на бок, и стало немного легче. Я была совсем одна в палате. Так было спокойнее. Один на один со своей болью. Как-нибудь уж разберемся друг с другом...

Потом меня стало тошнить. Хотелось пить. Пить не давали. Все надоело. Акушерка заглядывала ко мне время от времени, и когда я уже совсем в подавленном состоянии прошептала, что мне, вообще-то очень больно, она улыбнулась и ответила, что это хорошо - скоро будем рожать! Казалось, что какая-то чудовищная сила выворачивает меня наизнанку.

Потом мне сделали укол со словами: "Еще чуть-чуть тебе поможем".

Я, наивная, опять ждала болеутоляющего. Что со мной стало происходить! Это такое… на этом этапе, однозначно могу сказать, что сознание притупляется и боль становится, соответственно, неосознанной. Появилось новое чувство - такое, будто у меня сейчас будет жуткий понос, или, как при рвоте - неудержимые спазматические позывы. Хочется тужиться, чтобы выпихнуть из себя нечто. Когда этот позыв накатывается, то даже легче, чем в его ожидании. На этом этапе я уже не могла молчать и изо всех сил кряхтела и мычала, прикрыв глаза, хотя до истошных воплей, как в кино, мне было очень далеко.

Кровать подо мной стала совсем мокрой, и меня перевели на соседнюю. Оказывается, я еще в состоянии оценить приятность свежих прохладных простыней. Жалко, что попа должна быть неподвижной (в продвинутых роддомах рожать можно в любом положении) - мне хотелось задрать ноги до самых ушей. Акушерка с добрыми глазами сказала, что у меня все еще впереди. Я ей не верила. В обезумевшем сознании еще оставалось немножко места для любопытства: а что будет дальше?

Какое-то время я лежала опять одна, и мне было решительно наплевать абсолютно на все. Теперь понимаю, как рожали в поле и в банях - в этот момент уже все равно, где ты и с кем ты. Прибежал врач, решил посмотреть как там дела, и тут как заорет: "Немедленно в родзал!" Вероятно, их удивило то, что я до сих пор не кричу. Табун докторов умчался куда-то в коридор, а я опять осталась одна сосредоточенно пыхтеть и тужиться. Было чувство, что мой малыш родится прямо здесь.

Врачи вернулись и сказали встать. Под руки повели меня через коридор. Этот момент я помню очень смутно. И совсем не помню, как они тащили за мной капельницу - катетер сняли только после родов.

Пока они возились вокруг кресла (комната была уже другой - просторный зал с двумя исполинскими гинекологическими креслами), я села на корточки и продолжала увлеченно тужиться. Это было состояние какого-то азарта, как в завершении кросса на длинную дистанцию. Когда и сил мало, и болит все, но вот она цель - уже совсем близко! Мне как-то помогли взобраться на кресло, в лицо ударил яркий свет, на ноги надели экзотического вида мешки, а руки мои положили на металлические рычаги, торчащие из кресла и… понеслось-поехало. Было ощущение американских горок. Странно, что обычно все боятся именно момента рождения, а не схваток. Было уже не так больно - просто ощущение страшного поноса и дикое желание облегчиться.

Прямо передо мной было окно, наполовину закрашенное белой краской, вокруг стояли трое врачей.

Потом было что-то непонятное, не такое уж и неприятное, что-то, что я не могла себе объяснить, но через мгновение меня пронзила новая острая боль. Врачи закричали это пресловутое: "Тужься!" Что-то уперлось в меня там, с обратной стороны. Потом сказали расслабиться и дышать ртом, и тут вдруг: "Давай! " и я, сквозь щелочку полуприкрытых век увидела, как из меня что-то торчит, какое-то красно-бело-желтое.

"Пальмовое масло!" - торжественно сказал врач. Я поняла, что все позади

"Ну, еще разочек". И потом, буквально через секунду наступило невозможное, эйфорическое облегчение.

"Ну, кто там?" спросила я, улыбаясь во весь рот.

"Смотри сама!"

И мне показали мальчика. Мы смотрели друг на друга с одинаковым потрясением. Он был неожиданно большим, каким-то очень человеческим на вид, с волосатой мокрой головой и ошалевшими глазами.

Когда его, с неперерезанной пуповиной положили мне на грудь, я испытала чувство, чем-то походящее на оргазм. Это было что-то очень инстинктивное, рефлекторное, какое-то несказанное блаженство. Мой ребенок был теплым, мягким и пушистым.

- Ну что, мать, как сына назовешь?

- Сашенька, - сходу ответила я. - Сан Санычем будет.

Потом малыша забрали на дальнейшую обработку, а мне сообщили, что роды прошли успешно, что разрывов у меня нет, что ребенок весит 3600 и что с ним все в порядке, и в конце этой замечательной информации внезапно ткнули в меня огромным куском ваты с йодом. Я застонала от боли и сказала, что так нечестно. Меня похвалили за мужество (я так ни разу и не закричала) и за положительный настрой, под зад положили жутко неудобный судочек, на живот - пузырь со льдом и оставили лежать на каталке еще два часа.

Это было эйфорическое состояние - у меня ничего не болело, я чувствовала прилив сил и бодрости, все волнения остались позади, и казалось, что я могу сейчас запросто встать и пойти. Где-то там, за одной из открытых дверей, истошно вопил мой ребенок, и его звонкий уверенный голос жизнеутверждающим эхо витал по больничным коридорам.

Потом меня подкатили к телефону на дежурном посту и разрешили позвонить Саше и маме.

Через два часа меня привезли в палату послеродового отделения. Там было тихо и просторно. Завернутого в казенные пеленки малыша положили на кровать рядом со мной. В эту ночь я так и не смогла заснуть. Мой младенец был самым прекрасным, что я когда-либо видела в своей 20-летней жизни.