Как же тихо здесь! И ветер, такой ласковый ветер, дышащий травами и нежной свежестью, а я уже забыла, как это может быть... От остановки долго идти, поскольку без дороги на городской машине не проедешь, да и навстречу никто не попадается здесь, где старые полуразвалившиеся домики под снос. И смотрят грустными обречёнными глазами, даже не надеясь уже ни на что. И мне очень тяжело смотреть в глаза этим брошенным домам, поскольку я поступила, как многие из людей, предав их, сбежав в другие условия жизни, наивно полагая их лучшими...
Мы идём молча, и кроме перестука шагов нет ничего. Редко какая птица вскрикнет вдали, и ты невольно внутри себя вздрогнешь, будто знала уже всё это, но надеялась избежать... Мы идём, смотря себе под ноги, будто чувствуя какую-то вину или желая избежать неприятного разговора. Ну вот и он, наш дом, в котором мы прожили первые свои совместные годы.
Как? Сложный вопрос. Тогда казалось, что может быть лучше — ярче, веселее, богаче, а теперь... Заходим. Покосившаяся дверь, но держащаяся из последних сил, будто от этого зависят судьбы мира. Провожу по облезлой краске доски, и тепло она тут же отдаёт — дерево никогда не сравнится с бесчувственной железобетонной панелью. Сколько сразу воспоминаний вспыхивает, оживает, уносит в далёкое прошлое...
А вот я и на второй этаж поднимаюсь по скрипучей лестнице — как часто мне снилось во снах, что пропал именно этот пролёт, и как ни пытаюсь, не могу подняться наверх... А здесь она всё ещё есть, как ни странно, и ждёт...
Здесь внутри холодно, как и на улице — сырая взвесь в осеннем тягостном небе. Большие щели в стенах и, местами, в потолке. Балки провисли и пропустили клочки неба. Где-то в прорехах гнезда птиц, которые вспархивают при нашем приближении, а у меня замирает сердце: будто душа моя вместе с этими птицами взмыла ввысь, оставив меня где-то там внизу...
Я медленно отхожу и уже не понимаю, что я здесь делаю. Он подходит ко мне, уже покурив, значит, нервничает, да, он предупреждал, что не стоит сюда ехать. А я... теперь я и сама не знаю, зачем. В горле ком, а на душе всё так же неспокойно. Что меня сюда тянуло, зачем?
Ведь изменить уже ничего не получится. Поезд пошёл по другой стрелке, возврата к прежнему нет, но... вот я здесь и начинаю снова обдумывать и вспоминать. Вот здесь была тесная кухонька, но нам было в ней очень уютно. Мы говорили, порой всю ночь, когда ты приходил с вечерней смены. Ты напоминал: «Тебе же рано вставать, ложись!». А я кивала, и мы снова о чём-то беззаботно болтали до 3 часов...
А здесь была комната с круглым столом и старым высоченным сервантом. Когда я была очень маленькой, я всерьёз его боялась, будто он живой и строго за мной наблюдает, и порой мне казалось, что он может рассказать обо всём Дед Морозу, и тогда мне точно подарков не видать... А там стояла железная кровать, скрипучая ужасно, и нам приходилось очень стараться, дабы не шуметь слишком громко...
Невольно я захихикала... Он смотрит на меня... Неужели нам опять не нужно слов? Он обнимает меня, и уже всё отступает, в мире остаёмся мы одни...
Сколько мы так простояли? Время исчезло, будто никогда не было, и он гладит меня по голове как девочку... Я улыбаюсь сквозь слёзы, и прорывается вздох... Неужели где-то внутри нас мы остаёмся всё теми же?
Где-то что-то упало, скрипнула половица... Дом нас прогоняет? Или напоминает о времени вечно куда-то спешащим людям?
Погоди, не прогоняй нас! Я вспомню ещё те жуткие коврижки из муки и тыквы без яиц или оладушки с кабачками — тоже без яиц, поскольку порой на них не хватало денег, но мы их ели. А теперь и фуа-гра, и суши встают поперёк горла, какой бы мастер их ни готовил... Я вспомню наши бедные праздники и новогодние украшения, которые сами стригли из фольги из-под шоколадок с прошлого праздника и цветной бумаги, но было ощущение праздника... Да сколько всего этого, что сложилось в нашу ТУ жизнь, что уже безвозвратно утеряна...
Да, ты смотришь в глаза, и я читаю в них, что пора уходить — ещё назад ехать в темноте и по сырости, а я... я не хочу уходить! Здесь прошли мои лучшие годы, и что делать, я не знаю!
Конечно, ты понимаешь и сочувствуешь. Но мы принадлежим уже другой жизни. «Принадлежим», будто нас купили. Впрочем, почему «будто»? Так и есть! Каждого покупают так или иначе, а потом уже возврата нет... Мы стоим и, глядя ему в глаза, спрашиваю:
— Может, как-то можно?
— Как?
Есть ли ответ? Будет ли когда?
