Я всегда хотела научиться танцевать. Хотела, но до сих пор не научилась. Но речь не об этом, а о том, что притягивает меня в танцах...

Когда мне было лет 12-13 (по танцевальным меркам — это почти пенсия!) я попала-таки в танцевальную группу в одном из городских ДК. И поставили меня как начинающую и ростом не вышедшую в последний ряд. Четвертый, кажется... Или пятый? В общем, на задворки. Но какое это имело значение, если зал, где мы занимались, был волшебно зеркален... если девчонки в раздевалке, сняв чешки, морщась, потирали якобы потянутые щиколотки и изображали из себя умудренных жизнью балерин... если я на всю жизнь запомнила мелодию, под которую нас учили двигаться, — вкрадчивая джексоновская "Liberian girl".

Тогда танцы были дверью в другой мир, и я была этим миром захвачена. В общем, исправно пыталась освоить ча-ча-ча, тренировала растяжку и прочая, и прочая. Получалось плохо. Несмотря на мою любовь к музыке и на то, что я ее довольно хорошо чувствую и пропускаю через себя, двигаться в ритм у меня выходило с трудом. (Да, собственно, и сейчас примерно то же самое. Я либо скачу, как бешеная, конвульсивно подергиваясь, либо уныло топчусь на месте — так что два вида танцев мне все-таки удалось освоить!).

В примах у нас была моя тезка — она-то стояла в первом ряду, именно ее иногда преподаватель просил показать нам, неумехам, какие-то движения, шаги и пр. И вот однажды сказали, что будет концерт, и нам тоже разрешено сплясать какую-то групповую композицию по мотивам латины. Пошиты к этому случаю были юбочки — зелененькие, коротенькие, воздушные. Я дома по двадцать раз в день по ковру отпрыгивала танцевальный рисунок, чтобы не ударить в грязь лицом на выступлении, в школе отчаянно врала, что мой номер — самый главный, словом, готовилась по полной.

И заболела. Тоже по полной — с температурой, горлом и всеми вытекающими. Естественно, ни на какой концерт меня не пустили, пышность юбки осталась невостребованной, так же, как мое желание наконец-то попасть в ногу с другими девочками. После этого бросила я танцы — драйв пропал. Зато мне понравилось смотреть на них по телевизору. Не последнюю роль в этом сыграла способность фантазировать. Это же я, я, вон, там — загорелая, высоченная, стройная, на каблуках — изгибаюсь под волнующую музыку.

Став взрослой, я начала приписывать танцу чуть ли не сакральное значение. Для меня танец с мужчиной — это практически уже отношения. Я танцую медленный танец очень редко, в компании чаще всего отказываюсь, если меня приглашают, или просто дурачусь. Для того чтобы вложить свою руку в чью-то и двигаться с этим человеком под музыку, я должна быть им, как минимум, сильно увлечена.

К тому же со мной танцевать трудно: пытаюсь вести партнера сама, он нервничает, сбивается, потом пытается взять инициативу в свои руки и... мелодия уже закончилась, всем спасибо, все свободны. Но уверенным и сильным рукам хочется быть послушной самой, без принуждения: тогда и только тогда танец становится для меня еще одним способом общения. Когда в глаза смотреть даже страшно — так кружится голова. Когда между руками танцующих пробегают самые настоящие электрические разряды.

Мне кажется, танцем иногда можно сказать друг другу что-то более искреннее и пронзительное, чем это вышло бы словами. Тело помнит ощущение танца дольше, чем, допустим, просто объятие, а память хранит картинку в цвете, запахе, звуке. Я не люблю, когда пары танцуют напоказ, работая на публику, или нарочито сильно раскачиваясь, демонстрируя этим псевдочувственность. Мне за них становится как-то неловко что ли.

И очень люблю наблюдать за теми, кто танцует красиво. Им хочется аплодировать — жаль, что в светских заведениях этого нельзя делать, могут расценить как хулиганскую выходку. Я все равно когда-нибудь научусь танцевать. Хотя бы три танца — вальс, румбу и танго. На все случаи жизни!

Ольга Копцева, kopcevao@mail.ru