Беременной не останешься
- Ты про это обязательно напиши! - сказала мне подруга.
- О чем ты говоришь, когда мне писать? - вяло отмахнулась я.
Мы обходили роддом по кругу, наверное, в десятый раз. Машка шла едва ли не пританцовывая, покачивала сумкой, подпрыгивала, размахивала руками - словом, была сама жизнерадостность, как и полагается человеку с воли, навещающему беременную подругу, которая безрезультатно торчит в роддоме вот уже без малого неделю. Беременная подруга, то есть я, мрачно топала, заложив руки за спину - так меньше тянул вперед и вниз огромный живот.
- Как когда?! Выйдешь из роддома, все войдет в колею: сядешь за компьютер и напишешь! - не унималась Машка.
- Ты хоть представляешь, что такое маленький ребенок? - рассердилась я.
- Ну ведь он будет спать... хоть иногда...
...На то, чтобы все вошло в колею, понадобилось почти четыре месяца. Федька уснул, по-видимому, надолго, так что я сажусь за компьютер и пишу:
"Успокойтесь, мужчина!"
В приемном отделении была очередь. Пять беременных, при каждой - муж, а у двух еще и мамы. Все беременные были вроде меня - рожать сию минуту никто не собирался. Когда уже подошла наша очередь, с улицы ворвалась еще одна беременная с мужем и мамой. На мужа было жалко смотреть - он дрожал крупной дрожью и зачем-то пытался застегнуть самую верхнюю пуговицу на рубашке. Толку от него было ноль, так что за дело взялась мама:
- Схватки у нас! - она взяла за локоть напряженную и сосредоточенную дочь. - Каждые четыре минуты! Мы пройдем, не возражаете?
Никто, конечно, не возражал. Дочь со схватками вошла в приемное отделение, через пять минут выглянула, уже облаченная в роддомовскую рубашечку, и отдала мужу свою одежду. Муж судорожно закивал, взял одежду и тут же ее уронил. Сестра из приемного жалостливо сказала:
- Успокойтесь, мужчина, и поезжайте домой. Часа через четыре позвоните.
Муж издал какой-то горловой скрип, мама похлопала его по спине и хмыкнула:
- Пошли, мужчина...
Они вышли. Пять беременных, не собиравшихся рожать сию минуту, завистливо вздохнули. Я еще подумала: "И чего это мужик так расклеился? Тютя!", но тут слева раздался странный тихий треск. Это мой спокойный и невозмутимый супруг дрожащими руками рвал носовой платок.
Дело как было? Врач прочитала результаты УЗИ на 38-ой неделе: "Тааак... плод четыре-четыре двести..." - потом с сомнением посмотрела на мои бедра и сказала: "Надо ложиться заранее!" Вот так дело было.
После всех обычных процедур в приемном я переоделась и вынесла мужу сложенные стопочкой цивильные вещи. Он посмотрел на меня так, как будто я уходила на передовую, а он оставался в глубоком тылу. Минута была пронзительная и требовала особых слов.
- Ты... постарайся... родить! - выдавил мой красноречивый супруг.
- Успокойтесь, мужчина! - засмеялась сестра из приемного. - Беременной не останется! - и с этими словами она захлопнула дверь.
Знакомство
Никогда, никогда раньше я не лежала в больнице. Никогда! Ни одного дня! Воображение рисовало страшные картины: длинные темные коридоры, по которым медленно ходят изможденные беременные, а на них кричат злые медсестры и раздраженные врачи. Коридор оказался светлым, никто по нему не ходил, санитарка на посту приветливо улыбнулась мне и сказала:
- Вон в ту палату. Там два места свободных, выбирай любое.
Я выбрала кровать у окна. Соседнюю кровать через десять минут тоже заняли - девушка, которая сидела в приемном за мной. Познакомились мы быстро, как и полагается беременным: "Как тебя зовут? Какой срок? Кто?" Девушку звали Леной, срок у нее был чуть больше моего, и ждала она тоже мальчика. Тут в палату стали возвращаться с обеда ее обитательницы. Знакомились мы с ними так же быстро. Первой вошла Екатерина, самая старшая в палате. Она ждала второго сына, все у нее было в порядке, а заранее легла в роддом она просто, "чтобы не дай Бог, что...". Екатерина сразу устроилась на кровати, сложила руки на животе и простонала: "Ой, скукотищщщщаааа..." Потом, оживленно разговаривая, вошли две девушки почти без животов, Жанна и Рита. Обе лежали на сохранении. Рита, кивнув нам, схватилась за телефон и стала допрашивать какого-то "котика", что он ел на обед. "Муж", - одними губами пояснила нам Екатерина. Жанна походила по палате, а потом начала донимать Екатерину: "Катя! Ну скажи! Ну скажи, что он стал больше!.." - она поворачивалась боком, обтягивала живот майкой и надувалась. Екатерина лениво кивала: "Конечно, больше. Конечно". Последней, тяжело переваливаясь, прибыла девчушка лет пятнадцати. Живот у нее казался не своим, приставным.
- О! Наша мелкая явилась! - весело воскликнула Жанна. - Ну что, Наташка, наелась?
- Нет, еще хочется, - безмятежно улыбнулась девчушка, села за стол, открыла пакет с печеньем и стала грызть одно за другим.
Я задумалась, сколько же этой Наташке может быть лет, хотела было даже спросить, но тут вошла какая-то сестричка и вызвала нас с Леной на осмотр.
ПП, ПК и другие радости жизни
Главный спутник беременной в больнице - это ее Персональная Пеленка (сокращенно ПП). ПП берут на все осмотры и процедуры, подкладывают на кушетки и кресла. Если ты не взяла ПП - стыд, позор и укоризненные взгляды медперсонала: "Ну что же ты... Будто не знаешь..."
Мне выдали ПП, которая когда-то была ярко-желтой. Ленке досталась голубая ПП, поновее моей. Затем нам вручили баночки, чтобы назавтра, к семи утра мы смогли сдать анализ. Затем на бумажке написали, в каком кабинете какую процедуру проходить ("Не забудьте взять ПП!"). Затем велели по очереди штурмовать кресло. Гинекологическое кресло - это мой личный Пик Коммунизма (сокращенно ПК). Я и будучи небеременной с трудом могла в нем разместиться, а уж что говорить про состояние "плюс пятнадцать килограмм"? Но, оступаясь, поскальзываясь, поминутно срываясь, я все-таки покорила ПК. Потом был спуск, не менее мучительный. Потом выяснилось, что девочка-ординатор забыла взять мазок, и я снова полезла вверх. То, ради чего, собственно, я и ложилась в роддом на неделю раньше срока, - рентген таза - почему-то откладывалось на неопределенное время. Пока мне, как и всем, прописали синестрол внутримышечно, глюкозу внутривенно и валерьянку в таблетках. Таблетки я добросовестно выкинула, уколов было не избежать.
Уколы делались так. В назначенное время около процедурной выстраивалась очередь. По одной мы заходили, бодро выкрикивали фамилию и номер палаты, задирали платье, "обнажали ягодицу" (почему-то этот приказ медсестер вызывал у меня дикий хохот) и стоически ждали укола. Дабы избежать ненужной траты времени, дверь в процедурную не закрывали, так что все было предельно откровенно. Да и помилуйте, какая стыдливость может быть в роддоме? После первого укола я послала мужу смс-ку: мол, так и так, лежу, все в порядке, колют синестрол. Кто же знал, что мой любознательный супруг полезет в медицинскую энциклопедию, прочитает все про синестрол, запаникует ("Так я чего? Я ничего, - бубнит и оправдывается он сейчас, - я так понял, что это стимуляция, что тебя уже к родам готовят, а ведь еще непонятно, сможешь ли ты со своим тазом сама родить?"), и начнет звонить в роддом. Словом, почти в полночь в палату с криком "Кто здесь такая-то?" влетел дежурный врач. Минут двадцать он мне доверительно втолковывал: "Ты ему объясни - все хорошо, все так, как надо. Скажи, что это мы тебе шейку матки к родам готовим, шейку матки..." Соседки глядели на меня с усмешками, но в этих усмешках проскакивало что-то вроде зависти. Так мой муж прославился сам и прославил меня. Результатом было то, что рентген таза мне сделали на следующий же день. Выяснилось, что родить я смогу сама, все проходит, все соответствует.
- Ой! - обрадовалась я. - Так мне можно домой? Ведь неделя еще.
- И не думай! - отрезала моя лечащая врач. - Все, беременной отсюда не выйдешь.
Ночные беседы
Согласно вывешенному на стене распорядку дня, отбой у нас был в 22.00. Но на деле разговоры продолжались и за полночь. Разговоры были самые разные. Например, как не поговорить про свекровь? Правда, почти всем нам со свекровями повезло, только у Жанны она оказалась подполковником ФСБ со склочным характером. Каждый вечер ровно в 20.00 она звонила Жанне на мобильный и требовала отчета за истекший период. Жанна делала утомленное лицо, нехотя начинала отчитываться, но в процессе разговора невольно вытягивалась во фрунт. В другой вечер всех неожиданно взволновала тема секса во время беременности. Мы так живо дискутировали, как будто всем нам сию минуту собирались предложить этим самым сексом заняться.
Как-то Наташка - ей, как оказалось, только-только исполнилось 15 лет - рассказывала про свою школу. Это тоже было интересно, поучительно и местами жутко. Соседки описывали нам с Ленкой жизнь палаты "до нас". Оказывается, на моей кровати лежала девочка-стоик, которая "всю ночь терпела схватки и даже не пикнула, только руку себе до крови искусала!" (восторженное одобрение Екатерины; я поежилась и подумала, что не смогу повторить такой подвиг). Ленкина предшественница была, наоборот, паникершей - рвала простыни, пыталась выброситься в окно и орала "Яду мне, яду!" Как-то заглянула к нам на огонек медсестра с поста, собиралась пожурить на за неположенное бодрствование, да и задержалась на час. Она рассказывала классические страшилки про этот роддом: "А у еще одной девочки было обвитие пуповины! Тройное! И (голос понижается до шепота) наши врачи на УЗИ будто бы ничего не увидели! Вы подумайте! Как не увидеть? В результате у ребеночка асфиксия, белая, пять дней в реанимации", - рассказчица удовлетворенно оглядывает аудиторию, оценивая произведенный эффект. Такие байки, конечно, здорово поднимали настроение и бодрость духа. Через три дня после нашего прихода выписали Риту. Она ушла в обед, и я стала считать часы. Палата держалась долго, только ближе к полночи, когда все лежали в кроватях, Екатерина изрекла:
- Ритка все-таки дура.
"Вот оно!" - подумала я про себя, радуясь своей прозорливости, а вслух сказала:
- Ну что ты...
- Да-да, - поддержала Екатерину Жанна, - разве можно так над мужиком трястись?
Около часа продолжался этот разговор. Было убедительно доказано, что Ритка дура, и муж ее бросит.
Миротворица Ленка не сдавалась:
- Зачем вы так? Дай Бог ей счастья..
- Ты что, думаешь, мы ей счастья не желаем? - строго спросила Екатерина. - Только она все равно дура и добром это не кончится!
Кто?
На место Риты положили Марину. Ее срок был только через две недели, но она легла заранее, как Екатерина, на всякий случай. К тому же, у нее был в родблоке знакомый врач. Первым делом Марина вытащила из сумки фотографии в рамках и поставила их на тумбочку. На фотографиях были две симпатичные девочки.
- Твои? - дружелюбно спросила Екатерина. - А сейчас кто?
- Мои! - охотно откликнулась Марина. - Это старшая, она у меня бальными танцами занимается, а младшая в актерскую студию ходит, очень перспективная девочка, все так говорят. А сейчас кто - я пока не знаю, я суеверная, вот завтра на УЗИ пойду, там скажут.
На УЗИ Марине сказали, что у нее девочка. Когда Марина спросила врача со слабой надеждой: "Доктор, посмотрите, а может, все-таки, мальчик? А то ведь третья девочка!", УЗИст меланхолично ответил: "Да какой там мальчик? Как есть девочка! Вы русские народные сказки читали? Помните, как там? Три сына либо три дочери..."
Марина ворвалась в палату с воплем:
- Девка! Третья девка! Их ведь всех замуж выдать надо! - потом успокоилась и сказала, - хотя мне и гадание, и расчеты говорили, что девочка. Только я не верила.
- Гадание? Какое? - приподнялась на кровати Екатерина.
- Расчеты? - оторвалась от зеркала Жанна.
И началось. Расчет был сложный, я его не осилила. Марина тараторила: "У мужиков кровь обновляется раз в четыре года, у нас - раз в три. Вот считай - чья кровь новее, тот и родится. Только счет ведется с момента последней кровопотери - ну, операция там..." Екатерина подсчитала, и вышло, что у нее должна быть девочка. Она обрадовалась, но вспомнила, что у мужа вырезали аппендицит. Подсчитала заново - мальчик. Она махнула рукой: "Все равно уж все голубое купила". С гаданием было проще. Обручальное колечко подвешивалось на нитке, задавался вопрос, если ответ был "да" - колечко раскачивалось так, если "нет", то этак.
Когда?
- Когда я рожу? - вопрошала Екатерина. - Сегодня?
- Нет! - отвечала Жанна, завороженно наблюдавшая за кольцом.
- Завтра?
- Нет.
- Ну когда же??? - стонала Екатерина. Впрочем, не она одна. Родить поскорее хотели все.
Навещавшая меня старшая приятельница говорила: "Нет, ну скажи мне, куда ты торопишься? Отдохни тут, поспи. Потом будешь вспоминать роддом - ой как пожалеешь, что не отоспалась! И потом, ведь все равно родишь, беременной не останешься". То же самое отвечали врачи на все наши вопросы.
Мелкая Наташка каждое утро оповещала нас о начавшихся схватках. Сказав "У меня схватки, сегодня рожу", она доставала очередной пакет с печеньем или сушками и начинала ими хрумкать. Мы с Ленкой познакомились с беременной из другой, коммерческой палаты. Звали ее Зоей. Она попала в роддом, когда по всем расчетам - и врачебным, и ее собственным - шла уже 43-я неделя. В первый же день она сказала лечащему врачу: "Хочу родить сегодня!" На что получила следующий ответ: "Милая, ты не в парикмахерскую пришла! Что значит - хочу сегодня?"
Зоя не сдавалась (и потом, она тешила себя надеждой, что ей помогут заплаченные за контракт деньги): "Мы с вами в двадцать первом веке живем - или нет?" Что ей сказали на это, Зоя не говорила. Так вот, однажды вечером мы втроем засиделись в коридоре. Разговаривали о том, о сем, и когда расходились, Зоя пообещала: "Если за ночь не рожу, завтра весь роддом разнесу!". Не сомневаюсь, что так бы оно и было.
На следующее утро Зоя заглянула в нашу палату. Женщина она была не маленькая, а потому пойди там, разбери, где живот, а где жир. Заглянула, значит, и сказала: "Ну все, я свободна..." Ленка в ужасе спросила: "Ты разнесла роддом?" - "Не-а... Родила ночью. Меньше, чем за час. Все здорово! Девочки, рожайте послезавтра, будет работать классная бригада".
После этого психоз под названием "Когда я рожу?" захватил и нас с Ленкой. Дело осложняло то, что как раз был стык созвездий. Ленка вслух рассуждала, кто лучше - Рак или Лев. Я во время наших прогулок воровала с клумб ромашки и гадала на них. Между тем, нам заканчивали колоть синестрол. Подходил день осмотра. С какой надеждой я лезла на ненавистный ПК! И в каком разочаровании я с него слезала... Ничего. Ровным счетом ничего. Никакого раскрытия. Ни на палец.
То же самое сказали Ленке и Екатерине. Наташке пообещали, что может быть скоро: не сегодня, так завтра. Схватки у нее тут же усилились, что не помешало ей открыть пакет с мармеладом. Я уныло вышагивала по коридору, когда ко мне подлетела наша лечащая врач:
- Что ты себе думаешь? - возмущенно воскликнула она. И пока я соображала, она снова воскликнула. - Ты же рядом живешь! Что ты себе думаешь?
- Ну да... рядом... - промямлила я.
- Быстро домой! - приказала врач. - Муж дома?
- Да, у него отпуск. А что?.. - медленно соображала я, - что, можно? Совсем, да?
- Нет, до вечера, - отрезала врач. - Ишь ты, совсем. Совсем не получится, беременной не останешься. Поезжай. Приберешься, то, се... Мужскими гормончиками малыша подкормишь, - она выразительно подмигнула.
- Что... как? - тупо спросила я.
- Так! - она сделала все объясняющий жест рукой. - Ему сейчас самое то... Глядишь, вечером и родишь! Считай, что это назначение врача.
Потом я полчаса объясняла по телефону своему сообразительному супругу, что меня отпустили домой до вечера.
Назначение врача я не выполнила. Зато полежала в ванной, помыла пол в кухне и приготовила обед. В результате всех этих активных телодвижений под вечер появилось что-то вроде схваток: или я просто очень хотела, чтобы они появились? В холле роддома я встретила Наташку, которая в который раз сообщила мне про свои приближающиеся роды. "Конечно-конечно", - усмехнулась я и поплелась в палату.
Самое смешное, что Наташка на этот раз не ошиблась. Наутро ее отправили в родблок. Я же моталась взад и вперед по коридорам и бормотала: "Господи, очень хочется родить! Ну что, тебе трудно, что ли?.." Ленка шла сзади и в который раз доказывала, что Лев намного, намного лучше Рака, а потому лучше уж сейчас подождать три дня, чем потом всю жизнь маяться. Тут как раз пришла подруга Машка, я в сердцах выложила ей все, что накипело на душе, надеясь на сочувствие. А она возьми и скажи: "Ты про это обязательно напиши!"
Ну вот, Федька проснулся. Собственно, первая часть на этом закончена. На следующий день долгожданные роды начались. Но про это я напишу в другой раз, когда он опять так же хорошо уснет...
Спасибо всем, кто прочитал первую часть моего рассказа. Правда, боюсь, что вторая будет не такой веселой - просто в силу особенностей описываемых в ней событий.
"Пора, мой друг, пора..."
С утра я вырядилась в черные брюки и черную футболку.
- По какому поводу траур? - деловито осведомилась наша лечащая.
- Это не траур. Это чтобы стройнее казаться, - мрачно ответила я.
- Шутишь - это хорошо, - одобрила лечащая, успокаивающе погладила меня по голове и ушла.
Я осталась лежать на кровати. Мрачное настроение усугубляло и то, что часов в пять утра в родблок ушла Наташка, а за ней и Екатерина. Нет, я, конечно, радовалась за них, но душу точила черная зависть. По роддомовской традиции уходившие рожать подергали матрасы тех, кто рожать все никак не собирался. Когда Екатерина схватилась за Ленкин матрас, та испуганно взвилась:
- Катя! Не надо! Я хочу послезавтра родить, не дергай!
Психоз прогрессировал.
После обхода Ленка начала планировать:
- Вот сейчас укол сделают, а потом мы пойдем гулять. Мы пойдем гулять в парк, купим мороженого, будем его есть и говорить маленьким, что жизнь прекрасна. Правда?
- Правда, - сквозь зубы согласилась я. Ленкин умиротворенный тон действовал на нервы. Но перспектива прогулки с мороженым все-таки радовала. Я уже даже решила, что куплю шоколадный "Экстрим", но тут...
- Надоели вы мне! - воскликнула лечащая, снова входя в палату. - С понедельника у меня отпуск - не могу же я уйти, если вы не родите? Не могу, правильно. Совесть не позволит. Так что давайте, красавицы, айда на кресло! Если какое-никакое раскрытие есть - под капельницу и в родблок. Лады?
- Нет!!! - завопили мы с Ленкой.
- Я хочу Льва!
- А я "Экстрим"...
- Совсем девки чокнулись, - удовлетворенно констатировала лечащая. - На кресло!
И все завертелось. Сосредоточенно терзая мои внутренности, лечащая интимно шепнула: "Ну, на палец есть. У подруги твоей тоже, но я думаю, что ты родишь сегодня, а она нет". Я застыла на вершине моего персонального пика Коммунизма и впервые в жизни захотела так и остаться на нем.
Потом нас с Ленкой уложили на кровати, предупредили, что капельница - дело долгое, привезли... установили... вкололи... Потек энзопрост. Потекли минуты.
Да здравствует халатность медсестер!
- Черт возьми, - злобно и плаксиво сказала я.
- Что, схватки? - отозвалась со своей кровати невидимая Ленка.
- Как бы не так! В туалет хочу. Дико.
- Сейчас сестричку позову, - подхватилась Жанна, - она судно принесет.
- Какое... в баню... судно! Я так пойду!
- Так нельзя, - наставительно сказала Ленка.
- А может быть, можно, - возразила Жанна. - Когда на твоей кровати Эля лежала, она ходила с капельницей в туалет.
- Но ей потом плохо было, сама же рассказывала.
- Так может, не от этого.
- А кто знает?
- Слушайте! - взвилась я. - Пока вы тут... блин... спорите!
- Бегу-бегу, - пропела Жанна, причесалась, посмотрелась в зеркало и вышла из палаты.
Сестра тоже предлагала судно, но я была непреклонна. Поэтому меня повели в туалет. Выглядело это так: с вытянутой рукой шла я, а за мной шла сестра и катила капельницу. "Как начнешь, скажи, - напутствовала меня она. - Я побыстрее тогда лекарство пущу, так положено". Моему блаженству положил конец испуганный голос в коридоре: "Где она? Где моя жена?"
- Я тут, - обреченно ответила я. - В туалете. Как ты здесь оказался?
- Позвонил твоему лечащему врачу, - добросовестно начал докладывать невидимый супруг, - а она сказала, что планирует твои роды на сегодня. Я испугался. А она говорит - если можете, так приезжайте. Я и приехал. На входе там... м-м-м... ну, договорился. И вот я здесь! - радостно завершил он. Потом, судя по звукам, он начал отбирать капельницу у сестры. - Давайте, я подержу. А вы идите. Идите-идите, у вас же дел полно. Да я умею с капельницами обращаться! Нас в университете учили.
- Ишь ты, какой ученый! - хмыкнула сестра. - Точно сможешь? Доведешь ее до койки.
- Точно! Идите-идите.
- Ну, смотри, - и она удалилась.
Как выяснилось после, не уменьшив поток в капельнице.
Я вышла из туалета, смущенно чмокнула мужа в щеку, и мы проследовали к моей кровати. По пути мой галантный супруг знакомился с соседками, справлялся об их самочувствии, извинялся за беспокойства, причиненные его визитом и т.п.
Когда я улеглась, муж начал рассказывать о том, сколько чудных маленьких одежек он накупил на ярмарке. А мне почему-то становилось хуже. Сначала стало трудно дышать. Потом в глазах стали плавать черные с синим круги. Потом появился звон в ушах. Потом, под звук родного голоса ("Смешной такой комбинезон, представляешь, с карманом на заду!") я куда-то уплыла... и выплыла от причитаний сестры. Она вкалывала мне капельницу в другую руку - уплывая, я дернулась, и иголка проткнула вену насквозь, - и агрессивно оправдывалась.
- Ты как? Как себя чувствуешь? - муж боялся меня тормошить и потому дергал за ухо.
Я прислушалась к своим ощущениям и с чувством сказала сестре:
- Спасибо вам! У меня схватки!
Отступления и впечатления
- Засекай!.. Все!.. Ну что?
- По дддвадцать секундддд... Через ссссемь минут... - муж тупо смотрел на часы с секундной стрелкой.
- Пора звонить в родблок, - вздохнула Жанна и пошла к сестре на пост.
Пока ждали врача из родблока, меня сняли с капельницы и мы с мужем отправились гулять по коридору. Минут через десять к нам присоединилась Ленка. Она была спокойна, капельница на нее не подействовала вообще.
Когда схватки пошли чаще, я вырвалась вперед. Теперь я почти бегала по коридору, смотрела в пол, громко топала и пыхтела, когда боль усиливалась, а муж и Ленка трусили за мной. Иногда мой подкованный супруг вспоминал о множестве прочитанных книг и журналов, догонял меня и пытался то нежно взять меня за руку, то начать массировать мою поясницу. Я ожесточенно отталкивала его и цедила сквозь зубы: "Отстань, ради Бога". Отвлекусь. На курсах для беременных, которые я посещала, у меня почти выработался комплекс под названием "Я Совковая Женщина, Которая Не Хочет Рожать Вместе С Мужем". Чуть ли не на каждом занятии наша инструкторша рассказывала о громадном удовольствии родов в присутствии мужа, потом вздыхала, говорила: "К сожалению, не все это понимают", - и нежно глядела в мою сторону. Мои беременные сокурсницы сокрушенно кивали головами и тоже глядели в мою сторону. Я злилась, произносила про себя объяснительные речи, но вслух, по причине природной застенчивости, ничего сказать не могла. А речи были примерно такие: "Да! Да, я хочу рожать в роддоме и без мужа! И не потому, что я считаю роды некрасивым процессом. И не потому, что я боюсь непредсказуемых реакций своего мужа. И я не думаю, что, увидев меня рожающей, он охладеет ко мне. Я просто хочу рожать без мужа. Понимаете? Я, я хочу так! Я знаю себя. Когда мне предстоит тяжелая работа, меня отвлекают и раздражают успокаивающие слова. Вообще всякие слова. И всякие, пусть и близкие люди. Когда мне предстоит тяжелая работа, только один человек мне нужен рядом - тот, с которым мы вместе выполним эту работу. И в ситуации родов этим человеком для меня станет акушерка. Все. Понимаете?" Все эти "речи про себя" оказались абсолютной правдой. Я ни разу не пожалела о том, что решила рожать без мужа.
Еще раз отвлекусь. Когда я училась классе в седьмом, мама рассказала мне, что роды у нее принимал врач-мужчина. Я, стыдливая девочка, ужаснулась, как же так?! Мама невозмутимо заметила: "Да, мужчина... и если бы их там было десять... и если бы это были не врачи, а солдаты, целая рота - я тебя уверяю, мне было бы так же все равно". Тогда я, естественно, не поверила. А теперь... да, целая рота солдат, а можно и две - плевать! Хоть все мужчины на свете! Но только не один. Только не мой муж. Так вот. Я топала, огрызалась, мой кроткий супруг покорно отставал, они с Ленкой понимающе переглядывались, о чем-то перешептывались... Все это прервал приход врача. Уже не помню, как на этот раз я залезла на ПК. Как-то, видимо, залезла, потому что следующая картинка очень четко отпечаталась у меня в памяти: фоном - окно и яркое предзакатное солнце за ним, на этом фоне чернеют латинской буквой V мои задранные ноги, милая женщина-врач поднимает голову от святая святых моего тела и радостно говорит:
- Рожаешь, девочка!
Это, кстати, мое первое яркое зрительное впечатление от родов. Всего их было три. И все они сомнительны в плане эстетическом. Но что поделать - правда жизни.
Дальше... Ну, что было дальше? Естественно, клизма. В маленькой комнатке, которая, естественно, находится далеко-далеко от палаты и туалета. Еще? Туповатый станок для бритья. Безразмерная рубашка. Муж торопливо собирает вещи в пакеты, пакеты почему-то рвутся. Что-то говорят Жанна и Марина. Вот уже с лязгом открываются двери лифта... Я в который раз оттолкнула руку мужа, повернулась к Ленке и сказала громко и сурово: "Жду тебя там! Сегодня же!" - и вошла в лифт.
20.30 - 22.05. Я
Я вошла в четвертый бокс родблока, когда часы над его дверью показывали ровно 20.30.
Вообще, самое странное в боксе - это именно эти часы. Большие, белые, с черными цифрами и крупными стрелками. Наверное, чтобы видеть время точно и не ошибиться. Но что-то с этими часами не так. Врут они, грубо говоря.
...Можно сколько угодно спорить, больно рожать или не больно, но все-таки больно, да? И боль эта новая, незнакомая, твое тело этой боли раньше не знало. Вот она началась и все усиливается, усиливается. Ты старательно дышишь, ты думаешь о том, что малышу в это время труднее, ты пытаешься говорить с ним, ты молишься, ты кричишь... Выше, выше, выше - это вершина! больше не могу! - плавный спуск и тишина. Можно отдохнуть. Ты прожила если не вечность, то огромный ее отрезок. А большие белые часы над дверью бокса утверждают, что прошла минута. Ну не вранье ли?.. Врач сказала: "Ну, настроимся на долгую работу". Я улеглась на кушетку и стала настраиваться. На боку было легче всего. Слова про "долгую работу" как-то не вдохновляли, но утешал девиз дородового отделения - "беременной не останешься". В соседнем боксе кто-то протяжно и тоненько стонал. Почувствовав приближающуюся схватку, я тоже приготовилась стонать - или мычать, или петь, как учили на курсах - но вместо этого завопила басом.
- Ты что? - вбежала в бокс акушерка.
- Он! Он! Там! - вопила я.
- Надежда Павловна! У нее потуги начались!
И акушерка, и врач выглядели удивленными. Я же чувствовала идиотское удовлетворение... ха! вы думали что я так? а я не так, я этааааАААААк! Мамаааа! А потом я стала болванчиком. Болванчик послушно делал все, что говорила ему акушерка: ложился, поворачивался, держал ногу за коленку, вставал, садился на корточки, хватался за какие-то стойки руками, снова ложился. И старался не смотреть на часы - они показывали что-то совершенно неправильное. В какой-то момент акушерка деловито кивнула:
- Ага. Головка...
- Прорезывается? - пропыхтела я.
- Нет. Сначала она...
- Врезывается! Я знаю, сначала врезывается!
- Ну, как наши дела? - в бокс заглянула врач.
- Она отличница! - акушерка погладила меня по ноге. - Ведет себя хорошо, все понимает, все знает, даже "врезывается-прорезывается" знает.
- Я на курсы ходила! - все с тем же идиотским удовлетворением отрапортовала я.
- Да? На какие? - заинтересовалась врач.
Я назвала свои курсы.
- Ну вот! Опять они! - пожаловалась акушерке врач. - Каждая третья с этих курсов. Баянисты! Я говорю, баянисты там сидят, а не специалисты!
Я хотела спросить, почему она называет преподавателей моих курсов баянистами, но тут мне снова стало не до вопросов. В следующий момент затишья я вдруг увидела, что за окном почти стемнело и уже зажегся уличный фонарь.
А еще через какое-то время я оказалась на кресле. На моем неудобном, ненавистном, неизбежном, вожделенном Пике Коммунизма.
- Вдохнула! Задержала! Тужься! Тужься! Еще раз тужься! Молодец! Отличница! Тааак... Еще! Вдохнула! Вниз! Тужься! Голову к груди! Молодец! Молодец! Молодец!
И тут я увидела, как мой огромный тугой живот вдруг опал, стал маленьким и морщинистым, с очень глубоким темно-коричневым пупком. Это, кстати, мое второе яркое зрительное впечатление от родов. Он опал, а там уже держали кого-то маленького, красного и мокрого...
- Молодец! Отличница! - похвалила меня врач. - Зинуша, запиши время родов.
- Сколько там, Надежда Павловна?
- Двадцать два ноль пять.
Я медленно повернула голову влево, посмотрела на часы. Крупные стрелки стояли ровно на 22.05. Я потрясла головой. Все точно. 22.05. Полтора часа?!?! Полтора часа... Так что это не подлежит никакому сомнению - часы в боксах родблока врут.
- Богатырь какой! - одобрительно сказала акушерка. - Сейчас узнаем, сколько весит. Что до родов-то говорили?
- Четыре-четыре двести, - я мельком подумала, что если он будет весить меньше четырех, то зачем же я тогда ложилась в роддом раньше, зачем торчала тут неделю, зачем? Да если он будет весить меньше четырех, я себя уважать перестану!
- Четыре сто, пятьдесят четыре сантиметра. Смотри, мамаша!
Тут настало время моего третьего яркого зрительного впечатления. Вообще, должна сказать, что я очень рада за женщин, которым сразу после родов прикладывают очаровательного малыша к груди. А уж если очаровательный малыш открывает огромные бездонные глазки и тянется розовыми губками к соску - так вообще. Но у меня все было не так. Мне сказали: "Смотри, мамаша!" - и поднесли почти к самому лицу попу ребенка. На явные доказательства того, что у меня родился сын, я как-то не обратила внимания, но зато на всю жизнь останется другое - маленькая красная Федькина попка, уже довольно грязная от начавшего выделяться мекония. Различных деталей (безусловно - существенных), вроде рождения плаценты - я не помню. Ну да что уж там говорить, если я до сих пор не знаю, когда у меня отошли воды.
Федьку обработали, как полагается, завернули в пеленку и положили мне на живот, довольно низко, так, что я могла видеть только его макушку. В эту макушку я и сказала:
- Вот бы сейчас папе позвонить, да?
- А что, - задумчиво сказала акушерка, щедро поливавшая нижнюю часть моего тела йодом, - премировать тебя, что ли, за хорошее поведение? Только телефон где взять?
- Вон там, за ведерком, - осторожно сказала я.
Дело в том, что я сумела протащить в родблок пакет с телефоном и бутылкой воды. Как? Да просто, взяла с собой и принесла. И пристроила за пластмассовым ведерком для грязных пеленок.
- Ну, хитра мамаша! - акушерка достала пакетик и дала мне телефон.
Тут, наверное, настало время рассказать, как провел эти полтора часа мой муж.
20.30 - 22.05. Муж
Так. Значит, мы расстались около половины девятого у дверей лифта. Рассудив, что роды, особенно первые - дело небыстрое, муж поехал в свой "клуб". Гордое название - клуб, а на самом деле обычная, правда, довольно уютная кафешка, которая принадлежит двум нашим приятелям. Обычное место встречи мужа со всеми его друзьями. (Теперь я язвлю: "Конечно, жена - рожать, а муж - напиваться, это как водится", - на что супруг оскорбленно отвечает: "Тебе было бы приятней, если бы я поехал домой и сошел с ума в одиночестве?" Возразить нечего). Так вот, он доехал до "клуба", встретил там знакомого, с которым давно хотел поговорить о каких-то серьезных рабочих делах; они взяли по кофейку, сели за стол и едва начали свой разговор, как мой вежливый супруг, не сказав ни слова, сорвался с места, выбежал на улицу, сел в машину и уехал. Теперь, восстанавливая события, можно с уверенностью сказать, что это было примерно в 22 часа. Объяснить свои тогдашние действия муж не может.
Дальше все было как в какой-нибудь серии сериала "Скорая помощь". Муж помчался в сторону роддома. Душно. Пробки. Светофоры. На очередном светофоре - муж, конечно, стоит первым в повороте налево - раздается звонок. Муж берет трубку, а там мои вопли: "Слышишь? Ты слышишь? Скажи, ты это слышишь?" И пронзительное верещание нашего сына... Конечно же, включился зеленый на поворот, конечно же, муж не мог тронуться с места, конечно же, сзади ему сигналили, и высовывались из окон, и крыли матом... Нет, он не стал выбегать из машины и объяснять всем, что у него родился сын. Просто поехал дальше, но через пятьсот метров остановился, с грехом пополам припарковался на обочине, потому что понял - если он не остановится и не покурит, Федька рискует осиротеть, едва появившись на свет. На этом подвиги моего энергичного супруга не закончились, но, пожалуй, я буду рассказывать про себя. А там и муж появится.
Бешеные и счастливые
Федьку унесли на еще какую-то обработку, успокоив меня сладостной для материнского уха абракадаброй "Восемь-девять по Апгар". Я так и не смогла разглядеть его лицо. А меня начали штопать. Мне почему-то очень хотелось поговорить. Я спросила и про то, что мне можно есть, и про то, как же теперь жить, если нельзя садиться, и про то, когда мне будет разрешено помыться. Узнав все, что меня интересовало, я нахально стала требовать восхищения моими хорошими родами. То есть, я все еще лежала на кресле (руки скрещены на груди, а в руках телефон), глядела в потолок и приставала к накладывавшей швы хирургине с вопросами типа: "Здорово быстро я родила, да? И тужилась правильно, да? А ребенка моего вы видели? Правда, здоровый?" Не знаю, что это на меня нашло. Хирургиня послушно и терпеливо восхищалась, продолжая шить.
Потом меня переложили на каталку и отвезли в другой бокс, точную копию того, где я рожала, только без света. А так - все то же, даже часы над дверью. Каталку установили так, что я могла видеть и часы, и коридор, и всех, кто проходил по коридору.
Лежала я в том темном боксе два часа. И это были одни из самых счастливых часов в моей жизни. Там было все: и облегчение, и радость, и благодарность. А беспокойства, волнений, всех неизбежных проблем - еще не было. Я улыбалась, плакала, иногда что-то бормотала, временами засыпала. Слышала чьи-то слабые стоны и крики, видела, как по коридору ходят люди. Вот пошла моя акушерка, ее, как я выяснила у хирургини, зовут Таня. А вот это, я знаю, заведующая родблоком. Строгая, сразу видно. А вот еще врач какой-то. Ищет, что ли, кого? Вон как озирается... Господи! да это не врач никакой! Мне показалось, что я завопила на весь роддом. Мой хитроумный супруг же утверждает, что он услышал что-то среднее между писком и хрипом, и решил - так, на всякий случай - заглянуть в совершенно темный бокс.
- Как ты здесь оказался? - кажется, это вопрос я ему уже задавала - сегодня - или сто лет назад.
- У меня были очень весомые аргументы, и меня пустили, - самодовольно ответил он.
- Понятно, - я обреченно вздохнула. - Ты разбазарил все накопленные честным и нечестным трудом деньги. Аукцион неслыханной щедрости.
- Ну, не все, не все, - забормотал мой стеснительный супруг. Затем вдруг воодушевился и сказал, - А мне еще сейчас Федьку покажут!
- Привет ему передавай...
Сейчас, вспоминая тот день, муж расплывается в блаженной улыбке. "Я его увидел и поцеловал в нос, - эти слова он готов повторять раз двадцать. - А Федька был такой весь закутанный в пеленки, такой весь..." - тут муж сморщивается, съеживается, вытягивает губы трубочкой и пытается изобразить Федьку через час после рождения. Так вот, нашему супругу и отцу показали Федьку, потом позволили еще разок забежать ко мне, а потом мягко, но непреклонно выставили. А в бокс поставили еще одну каталку. Санитарка, которая ее везла, спросила меня:
- Этот бешеный - твой, что ли?
- Почему бешеный? - оскорбилась я.
- Ну, не бешеный. Он сейчас Надежду Павловну расцеловал, Таньку чуть не до потолка подбросил...
- Он счастливый просто.
- Бешеный, счастливый - все одно. Принимай соседку, - она наконец развернула каталку, как надо, и ушла.
Мы с моей новой соседкой помолчали пару минут, потом она сказала:
- Ну, поздравляю, что ли?
- Спасибо. И тебя...
Через четверть часа мы знали друг о друге кучу всего: как прошли роды и все девять месяцев до родов, какие у нас мужья и как нам с ними живется. Люба успела рассказать еще про своих родителей, а я про то, как муж сделал мне предложение.
В час ночи в бокс зашла моя акушерка.
- Ну, отличница, поехали. Да ты что, мать, плачешь, что ли? Ну-ка, прекрати быстро! Что случилось?
- Она бешеная и счастливая, - ответила за меня все понимающая Люба.
Как вы уже догадались, мой сообразительный сын понимает толк в композиции литературных произведений и просыпается точно тогда, когда кончается очередная часть повествования. Следующему крепкому сну Федьки я буду обязана последней частью рассказа.
Еще раз спасибо всем, прочитавшим мой рассказ. Это последняя часть. Почему-то довольно грустная.
Счастлива до потери сознания
Переезд из родблока в послеродовое мне показался переходом в другую жизнь. Да так оно и было, наверное.
В палате меня перекинули с каталки на кровать - о, блаженство! свежие простыни! - и пообещали минут через тридцать привезти сына. Ему предстояло пройти еще одну обработку, Бог знает, какую по счету за его коротенькую жизнь.
Почти сразу же в палату доставили соседку - Любу, которой я обрадовалась, как родной. Мы продолжили наш родблоковский треп, каждые пять минут вскидываясь: ну когда же, когда нам привезут наших сыновей? (У Любы тоже родился мальчик, Иван). Наконец, в коридоре что-то застучало, открылась дверь и в палату вошла маленькая седая санитарка, которая везла два кувеза. Волосы санитарки были похожи на пушистый нимб, вся она показалась мне какой-то светлой и сияющей, к тому же, она привезла Федора, так что я тут же прозвала ее Седовласым Ангелом.
- Так, девочки, - суровым, совсем не ангельским голосом сказал Ангел. - Я вас должна ознакомить с правилами нашего отделения. У нас тут все строго. В десять - обход детского врача. В одиннадцать - ваш врач. К приходу детского врача вы должны раздеть ребеночка, умыть-помыть и надеть косыночку.
- На ребенка? - прошелестела Люба.
- На себя, - строго посмотрел на нее Седовласый Ангел.
- А зачем?
- Так положено, - сбить Ангела с толку было невозможно. А темп ее речи все ускорялся и ускорялся. - Дальше. Пеленки, и ваши, и детские, рубашки, халаты - все выдаем мы. В двенадцать часов ходит тележка. Грязное детское складываете в черный пакет под умывальником, относите сами в тот конец коридора. Грязное свое - в белый пакет, тоже относите сами. Мусор складываете в любой пакет, который сами найдете, выбрасываете в мусоропровод на лестничной площадке. На тумбочке ничего не должно лежать, только мыло, расческа, подгузники. Уход за пеленальным столиком следующий: вот кастрюлька с тряпочкой... тут я перестала понимать, о чем она говорит.
Заснуть прямо при ней мне показалось неприличным, я просто задремала с открытыми глазами. При это почему-то - видимо, ради вежливости - кивала в тех местах речи Ангела, которые мне казались наиболее важными. Да, кварцевание... да, таблетки на посту... да...
- Умеете?! - я вздрогнула и проснулась.
- Пеленать, я спрашиваю, умеете?
- Нет, - хором ответили мы с Любой.
- Чему вас только учат, - Ангел сокрушенно покачал головой. - Смотрите.
Демонстрационным объектом был Федька. Он-то плевать хотел, что его распеленывают и перепеленывают - продолжал спать с выражением величайшего и презрительнейшего спокойствия на лице. А я, понятное дело, вообще не смотрела за тем, как и куда нужно подсовывать край пеленки. Я смотрела на моего Федора и решала, на кого он похож, будут ли у него веснушки, как у меня, и в какой университет он пойдет после школы.
- Ну все, девочки, - Ангел положил маленькое тугое полешко - моего сына - в кувез. - Я все вам рассказала и теперь пойду. А вы на живот - и спать.
- А они: если они начнут плакать?
- Не обращайте внимания! - Ангел беспечно махнул ручкой и удалился.
И почти в ту же минуту Федька и Ванька начали плакать. Нет, даже не плакать. А вопить и орать. Я еще успела отметить, что у них совсем разные плачи. Федька вступал так: "Ляаа - хрю! Ляааа - хрю!", - Ванька подхватывал: "Уляляй! Уляляй!" Память милосердна - я не помню ту ночь. Знаю точно, что мы вставали к детям, брали их на руки и, наверное, даже ходили с ними по палате. Да, наверное, иначе откуда бы взялись лужи крови на полу? Но деталей не помню. Вообще. Утром я оказалась в душе - видимо, настолько сильно хотелось наконец-то помыться. И вот это я помню. Стою, значит, под душем, хорошо мне: но тут вдруг понимаю, что сейчас потеряю сознание. В ушах звон, в глазах зелень, голова пустая, одна только мысль стучит: упаду и ударюсь виском о бортик... какая глупая смерть... Сознание я действительно потеряла, но не упала, а тихонько сползла по стенке вниз. Очнулась, потрясла головой... Господи, жива! Жива! Потом, в палате, было то же самое. Я вставала - и приходила в себя в очередном нелепом положении: то почти лежа на пеленальном столике, то обняв дверной косяк. Люба чувствовала себя получше, и не дала мне пропасть: силком уложила в кровать, сходила за врачом, принесла сладкого чаю, еще что-то... это я тоже плохо помню.
Пришла какая-то медсестра, позвала еще врача, а та только посмотрела на меня - и сразу отчеканила: "У этой - забираем!" И Федьку от меня увезли. Но я по этому поводу вообще ничего не почувствовала и не подумала, сразу вырубилась. Где-то в полдник, часа в четыре я проснулась, встала, постояла: держусь? Держусь... И пошла в детскую за Федькой. Не пошла, конечно, а поковыляла, но зато очень решительно. "Дайте, - говорю, - мне моего сына. Я уже хорошо себя чувствую". Детская сестра посмотрела на меня недоверчиво, но пообещала привезти его через полчаса. Эти полчаса я готовилась к встрече. Зубы почистила, причесалась. А его все нет и нет. Я в коридор вышла, встречать. Наконец вижу - везут кувез с моим Федором. У меня аж руки-ноги задрожали. "Ну, здравствуй! - говорю. - Здорово, Федька". А он спит, ручонки раскинул, голову повернул набок - и сопит. Пухлик мой. Хрюченька мой. Федяшка.
Почему мы не улыбались
"У нас все строго", - сказал Ангел ночью. И это было стопроцентной правдой. Весь медперсонал послеродового был очень суров с неумелыми мамами. На все вопросы/плачи/страхи/сомнения существовал один ответ: "А беременеть не боялась/знала, как/умела и т.п.?"
А вопросов и страхов у меня было ой как много. Федор - это первый ребенок в моей жизни. Мало того, что он в принципе первый у меня и моего мужа, так это еще и первый маленький ребенок, с которым я имею дело. Ни братьев-сестер, ни племянников-племянниц, ни грудных детишек друзей и подруг у меня никогда не было.
И потому пять дней в послеродовом отделении стали для меня Великой Школой Жизни. Пусть я не научилась всему на свете, но зато перестала бояться всего на свете, это уж точно. Всякие глупые страхи (как его взять? все такое маленькое, голова болтается: мамочки!) напрочь исчезают после того, как ты в первый раз вымоешь ребенку попу под краном в раковине. Раковина засорена (пустяки!), напор и температура воды в кране меняются каждые пять секунд (мелочи!), меконий смывается плохо (ну и что?), а ты сама еле стоишь на ногах, потому как родила меньше суток назад (вообще ерунда). Тебе что-то не нравится? А беременеть нравилось? Еще лежа в дородовом, на всяких процедурах и исследованиях я часто сталкивалась с родившими. И каждый раз удивлялась: ну и дела! родили ведь, радость такая - а ходят, как распоследние инвалиды! в три погибели согнутся, ноги еле передвигают, за живот держатся, лица мрачные... Вот когда я рожу, то буду ходить прямо, бодро и с улыбкой на лице. Когда я с Любой в первый раз вышла в столовую, стало ясно - "прямо" и "бодро" сразу исключаются. Я попыталась соорудить улыбку на лице, но Люба, покосившись, сказала: "Знаешь, не надо: без улыбки как-то лучше".
В столовой я доковыляла до окна подавальщицы и поздоровалась.
- Здравствуйте-здравствуйте! Новенькая? Кесарочка? - спросила подавальщица, наливая суп.
- Нет, - наученная недельным опытом лежания в роддоме, я назвала свою фамилию и номер палаты.
- Это все хорошо, но ты кесарочка?
- Кто?
- Ну, после кесарева? - досадуя на мою тупость, объяснила подавальщица.
- Нет...
В другое время я бы наверняка посмеялась над этим диалогом, но в послеродовом отделении чувство юмора у меня совершенно атрофировалось.
- Есть лежачие больные, а мы стоячие больные, - вздохнула Люба, пристраиваясь у подоконника.
- Да уж: Слушай, а нам макароны можно? И капусту?
- Не знаю. Я на всякий случай есть не буду. Опасаюсь.
- Как беременеть - так они не опасаются, - в пространство сказала подавальщица, протиравшая столы. - А как родят - так все принцессы.
В тот вечер Люба расплакалась. Все повторяла: "Мне хочется, чтобы меня любили и жалели...".
Чего я не могу понять
Наверняка всему было рациональное объяснение. Но было оно где-то далеко: очень далеко от меня. Ну, вот самое простое: почему можно было передавать детские носочки, но нельзя - рукавички? После того, как Федька поцарапал себе нос, я надела ему на руки вторую пару носков, так он и лежал: на ногах зеленые носочки, на руках красные. Не проблема, конечно, но почему? Или вот еще: почему нельзя швы обрабатывать в палатах? Ну, обошла бы эта тетечка с банкой марганцовки всех - ведь в три раза быстрее получилось бы! Но нет. Раздается истошный вопль "Обработка швов!" и почти все население послеродового выползает в коридор. Идут, бедолаги, за стенку держатся, в руках - пеленка... торопятся, сердешные, успеть бы в начало очереди. Покинутые дети, естественно, орут. Стоишь, пытаешься угадать: мой плачет? - не мой? Шов тянет. Эх, весело.
Н-да... Много всякого. Журналы в передачах принимали только новенькие, причем еще в полиэтиленовой упаковке. Подруга мне "9 месяцев" полчаса в пищевую пленку заворачивала. Со скрипом, но разрешили. И это я понимаю - вдруг на журнале микробы всякие зловредные, что им делать в послеродовом отделении? Но встречное недоумение: почему, в таком случае, пол в палате у нас мыли через день, да и то не весь? Под кроватями почему-то не мыли: А стоило бы, между прочим. И еще, и еще, и еще...
Муж тут насмешил. "Почему, - говорит, - в туалетах послеродового отделения нет такой важной и нужной вещи, как биде? Ведь гигиена: она очень важна...". Возмущается - и недоумевает, отчего это я саркастически смеюсь. Ха! Биде ему подавай! Но действительно, почему нет биде?..
Борьба за молоко
"Мы поддерживаем грудное вскармливание, - сказал Седовласый Ангел в ту ночь, когда я поступила в послеродовое. - Вон там, на стене, памятка - десять пунктов по грудному вскармливанию". На вторую ночь у нас с Федькой случилось взаимное непонимание. Он хотел есть, а есть было еще нечего, я хотела спать, а он все плакал. Я все прикладывала и прикладывала его к груди, он разевал рот, захватывал сосок, но через секунду просто выплевывал его, отворачивался и принимался плакать еще громче.
Летом солнце встает рано, в пять утра уже было вполне светло. С Федькой на руках я подошла к той самой памятке. Может, там по пунктам расписано, что мне делать? "...проводить разъяснительную работу... объяснять преимущества грудного вскармливания: практиковать совместное пребывание... рекомендовать матерям посещать группы по поддержке грудного вскармливания...".
- Ничего там нет. - Люба, оказывается, вовсе не спала. - Я вчера уже смотрела. Как ты думаешь, может, нам прямо сейчас отправиться искать эту группу поддержки?
Для начала мы решили заручиться поддержкой медперсонала. В десять часов в палату вошла детская медсестра, она катила столик со всякими скальпелями и марганцовками - Федьке и Ване должны были удалять остатки пуповины.
- Извините, пожалуйста! А вот молоко... - робко начала я.
- Нету?
- Нету...
- И не будет! - не глядя на меня, сурово сказала медсестра. - Ты погляди, что ты ешь?
- Что? - мы вместе посмотрели на мою тумбочку.
- Миндаль! Это же яд! - фыркнула она.
- А яблочный сок? Зеленые яблоки?
- Нельзя.
- А... а кефир?
- Такой жирности - нельзя.
- А какой - можно? Что вообще можно?
- Врач все скажет. Что вы меня спрашиваете? Врач вам на что? - с этими словами она ушла мыть руки.
Врач весело сказала: "Все будет, все будет. Не все сразу. Вы думаете, это так просто? Это беременеть просто было". Родственники - вернее, родственницы - тоже ничем помочь не могли. Мама по телефону зачем-то начала рассказывать, что у меня в младенчестве был строгий режим, кормление шесть раз в день по часам и т.п. ("И ничего, нормально выросла!" - беспроигрышный аргумент старшего поколения). Пришедшая навестить свекровь кричала под окном: "Сцеживайся! Слышишь меня? До последней капли сцеживайся!!!"
- Мне бы первую где-нибудь найти, - пробурчала я, стараясь не заплакать. Плакать вообще хотелось очень часто.
Но борьбу за молоко мы с Федькой продолжили. Боролись до трудовых мозолей - у него пара пузыречков появилась на губе, а у меня понятно где. После обеда мы вконец обессилели и уснули. А проснувшись, я поняла, что молоко пришло. Приятная тяжесть в груди, мокрые пятна на рубашке и блаженный покой на душе.
С этого момента я ходила и постоянно трогала себя за грудь: там? Там... А Федьку Люба прозвала водокачкой, потому что во время еды он хлюпал, сопел и скрипел как самая настоящая водокачка.
Удовольствие за 300 рублей
На третий вечер ко мне подошла дежурная медсестра и тихо спросила:
- Хочешь, чтобы муж навестил?
- Конечно! - обрадовалась я.
- А соседка - хочет?
- Да наверняка.
- Хорошо, - кивнула медсестра. - Устроим. Скажете им, чтобы к восьми подъезжали. Как придут, пусть позвонят вам. Вы дадите знать мне, я спущусь и приведу. Договорились?
- Да! Спасибо вам огромное!
- О вас ведь думаю, девочки, - добрым голосом сказала медсестра. - Этим-то, коммерческим, в любое время посетителей можно: А вы, бедненькие, все одни и одни.
- Спасибо вам, спасибо.
- Ну что ты, - улыбнулась медсестра. Потом она еще раз проинструктировала меня, что и как нам делать, а на прощание бросила, - Все удовольствие - триста рублей.
В назначенный час наши мужья появились, в палате тут же стало ужасно тесно. К тому же, Любин муж оказался ну очень крупным. Мне он понравился - он все время целовал Любу в висок, явно стеснялся своего наплыва чувств, но справиться с этим не мог и снова целовал. А еще он принес Любе большую шоколадку. ("Хорошо, что не пиво, - прокомментировала Люба потом. - Он бы мог, это его любимая еда"). А мой дотошный супруг потребовал распеленать Федьку, внимательно осмотрел интересующие его части тела и только тогда успокоился.
Пока мужья были у нас в гостях, и Федька, и Ванька вели себя тише воды, ниже травы.
- Что ты на него наговариваешь? - недоуменно сказал Любин муж. - Нормальный пацан, тихий такой.
- Точно-точно, - поддержал его мой супруг.
Потом в палату заглянула наша благодетельница медсестра и увела счастливых отцов. И через пару минут "нормальные и тихие пацаны" заорали.
- Они сейчас идут и говорят друг другу, что все бабы - дуры, - Люба усиленно укачивала Ваньку. - А я тебе скажу, что все это лишний раз доказывает: все мужики - сволочи.
В первый раз в жизни я была готова с этим согласиться.
Домой!
На пятый день нас послали на УЗИ. От него я не ждала ничего плохого - так, ради галочки. Но мне сказали что-то о плохо сократившейся матке и о том, что мне придется провести в роддоме еще пару дней. Я почти сразу начала всхлипывать. "Не реви, - велел врач. - До чего же вы все нервные, а? Сейчас пойдешь на первый этаж, там сделают еще одно УЗИ. Может, я и ошибаюсь. Не реви, кому говорю!"
На первом этаже пришлось немного подождать. Я ходила туда-сюда, пыталась успокоиться и вырабатывала план действий. Он был такой: если меня решат оставить в роддоме еще на несколько дней, я закачу истерику, зарыдаю, полезу на стенку, разобью что-нибудь: зачем им тут такая нервная особа?.. мне скажут - мол, черт с тобой и твоей маткой, вали домой. А дома - дома все будет хорошо.
На скамеечке перед кабинетом сидела еще одна девушка. Месяце так на восьмом. И смотрела на меня. Я очень хорошо понимала ее взгляд, сама совсем недавно так глядела на уже родивших. Но в тот момент хотелось сказать: "Завидуешь? Зря. Я несчастный человек. У меня куча швов, у меня матка не сокращается, я дряхлая и больная, и меня не хотят отпускать домой... домоооой... ой-ой-ой...". Чтобы не разрыдаться в голос, я отвернулась к окну.
- Что они там напридумывали? - хмыкнул флегматичный УЗИст. - Все нормально. Сегодня домой поедешь.
Если бы я могла, то подпрыгнула бы до потолка. Но я ограничилась тем, что раз двадцать с чувством сказала "Спасибо!" Домой!!! Мы с Любой позвонили мужьям и начали собирать вещи. Потом еще были всякие хлопоты: мы заполняли какие-то анкеты, нам вручали подарки от правительства города, выписывали корешки обменных карт. А еще нам снимали швы. Этой процедуры я боялась дико, но в преддверии выписки мне море было по колено. К тому же, все оказалось не так страшно.
Сняв швы, наша врач стала нас инструктировать: не садиться столько-то, сексом не заниматься столько-то. "Я вас умоляю, - это она сказала, очень строго посмотрев на меня, - Никакой половой жизни в течение шести недель! Понятно? Потерпите!" Вот я все думаю: неужели у меня на лице было написано огромное желание заняться сексом, не дожидаясь окончания положенного срока? ("Какая половая жизнь? Что это такое?" - сказала Люба после этого инструктажа).
Сначала пришли за Любой. Оставшись одна, я принялась мерить палату шагами - от окна к двери и обратно. Все вещи были собраны, Федька крепко спал в своем кувезе. Почему-то мне было неуютно и страшно: я так хотела домой, а приеду туда - и что? Как теперь жить, когда все так изменилось? Я не могу, я не справлюсь, я не готова, я не...
- Ну что, пойдем? Готова? - взялась за кувез вошедшая в палату санитарка.
И мы пошли.
Ну, вот и весь рассказ. Федьке сейчас уже пять месяцев, он развеселый парень. Любит купаться, валяться на полу и грызть все подряд. Не любит громкую музыку и езду в автокресле. А ездить нам приходится довольно часто. Иногда мы проезжаем мимо того самого роддома. Каждый раз муж говорит: "А вот и наш роддом! Федя, вот тут ты родился (дальше следует история о том, как папа проник в родблок, поцеловал Федьку в нос и т.п.). А ты хотела бы еще раз там оказаться?" - это уже ко мне. "А что? Я не против. И очень даже, очень даже..." - обычно отвечаю я.
