Набору лишнего веса, попыткам похудеть, стереотипам «толстый = плохой» в первую очередь способствуют наши отношения с едой. У каждого они свои и зависят от семейной истории и привычек. Однако влияние на нарушения пищевого поведения соотечественников оказала и непростая история нашей страны в ХХ веке. Автор новой книги о похудении и диетах рассказывает, почему надо разобраться с личной и мировой историей, прежде чем начать худеть.
Толстый и худой в Европе и Америке
До конца XIX века округлость и полнота считались признаками физического и душевного здоровья, худоба же, напротив, ассоциировалась с дурным здоровьем, плохим характером, неуравновешенностью и подверженностью различным заболеваниям.
Будучи полными, женщины считались сексуальными, а мужчины состоятельными просто потому, что это был знак того, что они могут себе позволить хорошо питаться. Жир означал статус. Когда агроэкономика сменилась индустриальной, сменился и образ тела — полнота резко вышла из моды.
Рабочие, до сих пор балансировавшие на грани истощения и смерти от голода либо инфекционных болезней, теперь могли себе позволить купить достаточно пищи. Другими словами, как только пролетарии смогли позволить себе растолстеть, жир более не мог являться признаком высокого социального статуса. Чтобы аристократия могла отличаться от рабочего класса, стало модно быть худым.
Получив политическое равенство с мужчинами, женщина и физически стремится походить на мужчину — худоба, короткая стрижка, мальчишеская фигура — типичный портрет суфражистки 20-х гг. В 1926-м Коко Шанель изобретает «маленькое черное платье» — прямой, почти асексуальный силуэт, который может позволить себе только худая женщина.
До конца 20-х гг. Америка переживает волну экономического расцвета — и чем пышнее цветет экономика, тем актуальнее становится худоба. В 1929 году начинается экономический коллапс, наступает Великая депрессия, «тучные» времена сменяются «худыми». Худоба снова становится признаком низшего класса, и в 30–50-х гг., в частности в связи со Второй мировой войной, когда угроза голода становится реальной, образ полнокровной женской красоты прочно занимает свое прежнее место.
Каким лучше быть в России — толстым или худым
Любопытно, что первая волна «модной худобы» затрагивает Россию очень немного, и почти исключительно в крупных городах. Там, где по-прежнему достаток символизирует ломящийся от еды стол, «худощавый» идеал просто не выживет. Русские крестьянские и купеческие красавицы после Первой мировой — вспомним хотя бы хрестоматийного Кустодиева — по-прежнему полнокровны и полногруды. Им смешно и страшно видеть заезжих петербургских и московских «политических», которые кажутся им истощенными как физически, так и психически.
И тут случается Октябрьская революция. Идеологические ценности полностью меняются, и с точки зрения традиционных ценностей — худым быть все еще нехорошо, это означает болезненность и замуж никто девку не возьмет, а вот толстым, то есть сытым, становится быть политически неблагонадежно.
Помните, «джаз — музыка для толстых»?
«Мистер-Твистер, бывший министр»?
«Три толстяка»?
«Кому живется весело, вольготно на Руси — Купчине толстопузому, сказали братья Губины, Иван и Митродор»?
Толстый — это тот, кто украл у пролетария его заработанную краюху и жрет ее дома. Я глубоко убеждена, что традиционное российское отношение к полноте, те бессознательные идеи, которые этим отношением управляют, куда более сложные и конфликтные, чем в Америке и Европе.
Но «худой» идеал просто не может прижиться и стать настолько же популярным — в ХХ веке Россию поражает несколько волн голода: после Гражданской войны в 20-е, затем во время коллективизации в 30-е и, наконец, после Великой Отечественной войны в 1946–1947 гг.
Почему российским женщинам так трудно худеть
Зачем все это нужно знать нам, жителям XXI столетия с нарушениями питания?
Важно отдавать себе отчет в том, насколько информация о теле и пище, получаемая нами в раннем детстве и из сферы бессознательного, оказывающая влияние на нас всю жизнь, противоречива и конфликтна. Особенно конфликтна она у нас, родившихся и выросших на территории государства Российского. Быть худым ребенком — плохо, худоба ассоциируется с болезнями и смертью от голода, призрак которого так никогда и не отступил. Быть толстым ребенком плохо тоже — толстый = плохой, дразнят в саду и школе, шпыняют родители и братья-сестры.
Есть при этом необходимо много и жадно: почти в каждой семье есть женская фигура, мама, бабушка или тетка, которая, как та печка из сказки «Гуси-лебеди», все приговаривает: «Съешь моего ржаного пирожка —скажу». Ржаной пирожок совсем невкусный по сравнению с белым, пшеничным, так что сказка эта — о смирении и покорности. Захочешь выжить и братца спасти — съешь как миленькая. Это только у батюшки тебя будут потчевать пшеничными пирогами и сливками, но в большом мире, девушка, тебе придется привыкнуть к еде попроще.
Интересно, что в европейском фольклоре нет подобной сказки, в которой символом смирения выступает готовность есть невкусную еду — кислые дикие яблочки, ржаной пирожок и простой киселек. Европейская сказочная героиня, принимая послушание от авторитетных фигур, выполняет тяжелые, скучные и сложные работы — перебирает зерно, отделяя просо от пшеницы, как Золушка, или взбивает руками ледяные перины у Матушки Метелицы, но есть невкусное, давясь и сглатывая, ей не приходится. Несмотря на то, что ценности вроде бы одинаковые — скромность и трудолюбие, в нашей культуре символизирующие их действия почему-то всегда представляют собой насилие над телом. Нечего выпендриваться — не барыня.
Представьте себе, как мучительно трудно в этом хаосе сориентироваться ребенку, для которого одним из наиболее сильных желаний является — быть хорошим, угодить и нравиться взрослым. А как относились к еде в вашей семье?
Взаимоотношения с едой — из детства
Когда я думаю о своем детстве, я понимаю, что мне, с одной стороны, очень повезло: совершенно никакого экстремального опыта — насилия, злоупотреблений... Единственный кошмар, который снится мне с раннего детства, — ужасный сон о тете Зине. У нее волосы гладко забраны в пучок, и мне кажется, что она лысая. Тетя Зина — воспитательница в яслях. Она заставляет меня есть масло — отвратительное, толстым замороженным кирпичиком. Пока не съешь — из-за стола не выйдешь. Размазать его по хлебу я не в силах — мне полтора года. Съесть целиком не могу. Я сижу за столом и глотаю слезы.
Мне 8 лет, потом 10 и 12, и мне все время говорят, что я худая и что я должна есть больше. Меня убеждают и заставляют есть суп с хлебом, а потом еще и второе. Моя мама, весьма и весьма твердого характера, имеет одно-единственное слабое место, которое я довольно быстро нащупываю, — она совершенно не может перенести, если я отказываюсь обедать. Голодовка в знак протеста — лучший способ показать, что я на нее обижена. Максимум через час после обеда я обязательно услышу: «Пожалуйста, ну иди, покушай». В других ситуациях мама сердится дольше и ведет себя тверже. Только не с едой.
В то же время, я отчетливо знаю, что толстым быть плохо — «Три толстяка» — моя любимая сказка. Толстяки отвратительны.
Полных в нашей семье нет, это отмечается вскользь, но с некоей гордостью. Толстым необходима медицинская помощь — мне 6 лет, я валяюсь на ковре и читаю журнал «Здоровье», на который подписаны родители, там об этом много написано, и я четко усваиваю, что толстый — значит больной.
Любые праздники в нашей семье — дни рождения, Новый год, Восьмое марта, Первое мая — отмечаются широкими застольями. Я схожу с дистанции еще на стадии закусок и никогда не дотягиваю до горячего — еды не просто много, ее раблезиански много, и она очень-очень вкусная. После ухода гостей мы еще неделю доедаем остатки.
В обычные дни еды довольно (а на мой вкус так многовато), а вот сладкое почему-то ограничено. В день можно один кусочек халвы, хотя в шкафу лежит большущий кусище. Тогда я решаю, что, когда вырасту, куплю себе банку сгущенки, чтобы съесть в одиночку.
Я не помню момент, когда я перестаю слышать от родных, что я слишком худой ребенок и мне нужно лучше питаться, и начинаю слышать, что у меня «отличная фигура». С какого-то момента меня больше никто не убеждает съесть больше — вероятно, это куда более символизирует мой переход из детства в женственность, чем начало месячного цикла.
Моя родная бабушка пережила голод в Поволжье, и для нее «есть мало» так и остается ценностью. Она объясняет мне, почему нельзя выбрасывать хлеб. До сих пор не могу выбросить — перед глазами кричащие от голода дети в деревнях.
В старших классах школы (экономически сложные перестроечные времена) мы целую зиму живем, питаясь одной вареной картошкой и селедкой. И еще сушеной морской капустой, большой мешок которой нам удается купить — ходят слухи, что это немецкая гуманитарная помощь, подкормка для немецких коров. Из капусты мы делаем салат — вкусный.
В университете я настолько занята постоянным чтением конспектов или умных книг, разговорами и мыслями, что мне становится как-то совсем не до еды. Еда воспринимается мной как раздражающая необходимость, на которую жалко тратить время. С подросткового возраста я всегда читаю за едой — как папа, папа тоже все время читает за ужином, я даже себе не представляю, что можно иначе.
Ситуация меняется благодаря моей университетской подруге, с которой мы много времени проводим вместе, — она показывает мне, что готовя и затем вместе поедая приготовленное, можно неплохо отдохнуть и провести время. Я увлекаюсь кулинарией — областью, к которой мои родители всегда считали меня органически неспособной.
Однажды ко мне в гости приезжает моя университетская подруга Бертилль, — ее папа родом с Берега Слоновой Кости, и она похожа на статуэтку из молочного шоколада. Бертилль кажется мне ослепительно изящной — тонкие пальцы, руки, тело — и я с удивлением слышу, как мои родители с сочувствием говорят: «Какая же она худенькая...» Именно тогда я впервые соображаю, что тут кроется какая-то тайна — иногда плохо быть худым, а иногда — полным. Важно угадывать, что — когда, но неясно, как успевать так быстро меняться.
А что происходило в вашей семье вокруг еды? Каким должен был быть ребенок, чтобы считаться здоровым, — и женщина, чтобы считаться красивой? Была ли в вашей семье или детских учреждениях, которые вы посещали, «культура насильственного кормления» или, напротив, близкие считали вас чрезмерно полным ребенком и пытались ограничивать в еде? Как вы думаете, как это повлияло на ваши взаимоотношения с едой?
